Газета "Коммерсантъ" № 123(3699) от 14.07.2007
Новосибирский театр оперы и балета закрыл сезон премьерой оперы Владимира Дашкевича "Ревизор". Либретто вместе с автором музыки написал Юлий Ким. Режиссером выступил Михаил Левитин.
Театр с полным правом заявлял премьеру как мировую: Борис Покровский, который и предложил Владимиру Дашкевичу написать оперу, выпускает "Ревизора" в своем московском Камерном театре только в новом сезоне, да еще и в сокращенном виде. Новосибирский же театр представил полную авторскую версию длительностью около трех часов. Хотя, как показалось, некоторые купюры пошли бы ей на пользу.
При всем при том опера просто нашпигована потенциальными шлягерами, на которые, как известно, господин Дашкевич большой мастер. Нашпигована она и аллюзиями на русскую оперную классику, и выискивать их едва ли не интереснее всего. Так, Маша, у которой с Хлестаковым вспыхивает настоящая любовь, напоминает одновременно и Татьяну из "Евгения Онегина", и Лизу из "Пиковой дамы", а славильный хор в сцене хвастовства главного героя, в которой появляется император, отсылает сразу к нескольким русским операм с царями.
Либретто, которое Юлий Ким написал вместе с композитором, начинено цитатами и аллюзиями ничуть не меньше, чем музыка. Но, к сожалению, этот местами искрометный текст практически невозможно разобрать. Выход попытались найти в избирательной микрофонной подзвучке: в микрофон поет черт (он же пехотный капитан), басит царь, пропевает свое письмо Тряпичкину сам Хлестаков (в центральной партии выступил солист Московского театра оперетты Петр Борисенко). Микрофоны используются и в сцене суда над Хлестаковым, тут звук достигает какой-то запредельной мощности, но то, что должно восприниматься как прием, кажется технической погрешностью.
Но хуже всего то, что пространство, организованное московским художником Василием Валериусом, не принимает работу московского режиссера Михаила Левитина. Или, наоборот, режиссура сопротивляется пространству. Художник создал на сцене нечто вроде той самой шири, которой, по словам философа Николая Бердяева, "ушиблен" русский человек: пандус в серо-зеленых разводах, напоминающих то ли речки, то ли дороги, практически пуст, и вся пустота заполняется лишь светом и динамической абстракцией, проецирующейся на задник. А режиссер превратил большую часть действия в череду эксцентрических трюков, прыжков и ужимок: Хлестаков порхает как бабочка, Бобчинский и Добчинский весь спектакль закрывают руками причинные места, как футболисты в "стенке", Анна Андреевна вообще настоящая женщина-вулкан. Но отчаянно суетятся на сцене лишь солисты, тогда как хор выстроен на сцене либо в каре, либо клином и ничем, кроме пения, не занят. Поет хор, как всегда, прекрасно, а вот его статичность для театра шаг назад. Достаточно вспомнить хоть "Жизнь с идиотом" в постановке Генриха Барановского или "Аиду" Дмитрия Чернякова, где хор выполнял куда более сложные задачи.
Зато в спектакль инкрустированы балетные номера и пантомима, имеются Пушкин в бакенбардах и сам Николай Васильевич Гоголь -- в его облике вышел к дирижерскому пульту музыкальный руководитель постановки Андрей Семенов. А в сцене экзекуции над Хлестаковым танцовщики даже ходят колесом, видимо, намекая на колесо Фортуны.
Огромное красное колесо, кроме того, лежит на авансцене, закатившееся то ли из "Мертвых душ", то ли из эпопеи Солженицына. И вообще, вся композиция оперы закольцована, и кончается "Ревизор" такой же сценой игры в карты с чертом, что и в начале, с той разницей, что Хлестаков свой драгоценный фрак проигрывает. В этом месте композитор выходит на трагический финал: объявлено прибытие настоящего ревизора и звучит средневековая секвенция "Dies Irae". Господин Дашкевич, судя по всему, подразумевал высшего судию, но режиссер резко снизил мистериальный пафос, выведя на авансцену щуплого чиновника с портфелем.
Тем часом персонажи входят в приподнявшуюся оркестровую яму и вместе с оркестром вновь погружаются в бездны. Что же касается оркестра под управлением "Гоголя", всю оперу он звучал вполне достойно, за исключением некоторых утрированно опереточных моментов и маршей с обилием духовых, когда медь громыхала сильнее, чем в цирке.
©Коммерсантъ